Мы делимся статьей Николая Евгеньевича Ларинского, кандидата медицинских наук, Лауреата Региональной и Российской премии по тележурналистике "Золотой Журавль", автора 52 научных работ и более 320 публикаций на темы истории медицины.
Николай Ларинский:
«Вспоминая об учителе»
К юбилею РГМУ им. И.П.Павлова
...Странная вещь: чем я сам становлюсь старше, тем чаще вспоминаю его — единственного, пожалуй, человека, которого считаю своим учителем. Не могу назвать ни одного из школьных учителей, кто оказал бы сколько-нибудь значимое влияние на меня или сделал свой предмет любимым, а вот о нем я так сказать могу. Нашей студенческой группе повезло: он стал, по существовавшему тогда порядку, нашим куратором за три года до того, как мы попали на кафедру, где он преподавал. К тому времени кафедрой в течение восьми лет заведовал приехавший из Астрахани профессор А. М. Ногаллер, имевший опыт работы на курортах Кавказских Минеральных Вод. Но мой учитель не являлся учеником уважаемого Александра Михайловича. Как личность и клиницист Анатолий Сергеевич Луняков (1937—2002) сложился раньше. Я убежден, что он был отличником и в школе, и в институте. Просто он производил впечатление человека, который все знает.
Руководивший кафедрой профессор Александр Михайлович Ногаллер был учеником М. И. Певзнера, который, в свою очередь, был учеником В. Д. Шервинского и выдающегося европейского гастроэнтеролога Исмара Боаса. Александр Михайлович, таким образом, в переносном смысле был гастроэнтерологом «в третьем поколении». Естественно, работа кафедры пошла в этом направлении, о чем я в студенческие годы сожалел. Мне казались ужасно занудными и скучными все эти «пробы Трибуле—Вишнякова», вся эта копрология и скрупулезное исследование дуоденального содержимого. Да и пищевая аллергия выглядела сплошной нудятиной. Кардиология и пульмонология представлялись куда интереснее, ярче, драматичней. Лекции Александр Михайлович читал скучно, без яркости, присущей Б. И. Хубутии, или артистизма В. А. Попова. Куда интереснее было слушать А. Г. Малыгина. А мой учитель лекций в то время не читал, он вел практические занятия. И как раз оттуда пошло мое увлечение пропедевтикой внутренних болезней, физикальной диагностикой и всем, что с этим связано. Тогда я еще не задумывался о том, что такое «клиническая школа» и каково принадлежать к ней. Во главе школы обязательно должен стоять оригинальный ученый-новатор.Мой учитель Анатолий Сергеевич обязан был демонстрировать общность научных интересов, основной тематики и методической базы исследований с руководителем кафедры, но мне кажется, что во врачебных установках, а уж тем более в стиле мышления у них не было ничего общего! А вот научно-исследовательскую программу, которую постоянно декларировал А. М. Ногаллер, Анатолий Сергеевич считал своим кредо и всячески ее продолжал и развивал. Но мне он был интересен не этим.
Широкая книжная и клиническая эрудиция, начитанность, переходящая в практическую плоскость — так бы я определил качества незабвенного учителя. И еще: он любил и умел учить. Чего он только не знал! Врачи функциональной диагностики несли электрокардиограммы самых непонятных больных именно к нему. Только один пример: ни на одной из кафедр никогда не упоминали Федора Оскаровича Гаусмана и Дмитрия Дмитриевича Плетнева. Первого за то, что был бургомистром Минска во время немецкой оккупации, а второго потому, что к тому времени он еще не был реабилитирован, как и все участники процесса 1938 года. Эти имена я впервые услышал как раз из уст Анатолия Сергеевича. Он упорно называл пальпацию методом Гленара—Гаусмана—Образцова и много раз высказывал восхищение «Болезнями сердца» и «Основами диагностики» Д. Д. Плетнева. В конце концов я нашел «Основы диагностики для врачей и студентов» издания 1922 года и подарил книгу уважаемому учителю. Он, кстати говоря, обладал удивительным и редким по теперешним временам качеством — способностью отрешаться от внешнего мира в тот момент, когда осматривал больного. Никогда больше я подобного не видел (говорят, что так же осматривал больных Е. М. Тареев). «Ручными», физикальными методами Анатолий Сергеевич владел безукоризненно! Я помню его сильную, но осторожную руку при исследовани больного!
Он все время стремился всячески улучшать и модернизировать стетоскопы, и у меня есть две подаренные им модели. От него я заразился фанатическим отношением к этому простому, в сущности, диагностическому инструменту. «Уважающий себя врач обязан иметь хороший инструмент», — декларировал мой учитель. Кажется, что до конца своих дней Анатолий Сергеевич совершенствовал эти инструменты, а ведь уже были аппараты УЗИ и томографы. Тогда, в 70-х гг., аускультация была едва ли не единственным (я не помню фонокардиографов в рязанских больницах), кроме ЭКГ и рентгеновской диагностики, методом верификации пороков сердца. Тонкое знание семиотики и малейших нюансов «мелодии» тонов сердца было коньком Анатолия Сергеевича, и вот какая любопытная вещь: я специально засекал время, которое тратили другие врачи или кафедральные сотрудники на аускультацию сердца, и получалось, что никто не задерживался в одной точке больше 40 секунд! Очень быстро проводил аускультацию А. М. Ногаллер, и казалось иногда, что он делает это формально, исполняя некий привычный ритуал. Анатолий Сергеевич, напротив, слушал больных утомительно долго, так же как пальпировал или выстукивал. Была и еще одна особенность: А. С. Луняков выслушивал сердце не только в догматически установленных точках, которые приводились в учебниках и пособиях по пропедевтике. Я не знаю, был ли он знаком с работой Альдо Луизады, предложившего области выслушивания сердца, но выслушивал он именно так, широко и не привязываясь к этим «якорям» аускультации. Создавалось впечатление, что он «сканирует» область сердца или легкие. И это «просеивание» давало результаты впечатляющие. До сих пор помнится, как он определил крошечный участок притупления в легком и сказал, обращаясь к лечащему врачу, что имеется ателектаз и нужно исключить бронхогенный рак. Ни у кого и мыслей на этот счет не было, а все оказалось именно так!
В те давние времена постоянно ощущался дефицит лекарств — и по количеству, и по эффективности, поэтому мне вовсе не кажется удивительным увлечение Анатолия Сергеевича лекарственными растениями. У него даже было несколько патентов, связанных с этим. Надо сказать, что в течение многих лет мой учитель буквально жил в стенах четвертой рязанской городской клинической больницы и знал там всех. И его знали все.
Не могу сказать, что все черты учителя мне импонировали. Например, его увлеченность политикой или вера и преклонение перед социалистическим прошлым, но я предпочитал в разговорах с ним обходить эти темы. Нам и без этого было о чем поговорить. Речь, безусловно, идет о последних годах жизни этого замечательного врача. К большому сожалению, обремененный массой обязанностей, Анатолий Сергеевич шел на обход вечером, когда и кафедральная молодежь, и студенты уже разбегались по домам, и некому было впитывать все премудрости его общения с больными, его технические приемы, его «фишки», а ведь они заслуживали того. И еще одна черта в нем приятно поражала: он не был догматиком и ограниченным талмудистом, обо всем имел собственное мнение, тем более ценное, что опиралось оно на колоссальный опыт и знания. Я часто задаюсь мыслью: а скольких больных в течение своей жизни осмотрел и проконсультировал профессор Луняков? Думаю, тысячи, десятки тысяч. Он пользовался у пациентов заслуженным авторитетом и популярностью, граничащей со славой.
После окончания института я попал в интернатуру на второй кафедре терапии Казанского ГИДУВа, которую возглавлял О. С. Радбиль, в те годы известный гастроэнтеролог. Там были сильные, авторитетные врачи и клинические преподаватели, но никто для меня не смог заменить учителя. Есть такая категория людей, которых тебе всю жизнь не хватает. Вот как раз Анатолий Сергеевич и относится для меня к этой категории. «…он всю жизнь учился, врачуя и читая», — было сказано о столь почитаемом им Д. Д. Плетневе. То же можно сказать и о самом Анатолии Сергеевиче.
Приближается юбилей университета , где провел свои лучшие годы мой замечательный учитель. В связи с этим я с глубокой благодарностью вспоминаю его. Я горжусь тем, что он всегда считал меня одним из своих лучших учеников. С его уходом закончился длительный и плодотворный период в истории больницы, в истории кафедры, в истории рязанской медицины XX века.
Единственная хорошая фотография у меня, где мы вместе с Анатолием Сергеевичем. И он и я еще без седины. Все еще впереди...
